О чем поведали свечи?

Две истории. Дорогие друзья! Однажды Любавичский ребе отменил свое субботнее выступление, очень важное и широко посещаемое, ради мальчика, чья бар-мицва отмечалась в соседней синагоге на тот момент . Дело в том, что у школьника была проблема с отношением к нему одноклассников. Ребе узнал, что ребенок не популярен и что сейчас он практически празднует лишь в кругу близких родственников, столы пусты, хотя накрыты от всей души. Ранее этот мальчик подвергался не очень хорошему отношению в классе, на что родители его обращали, конечно, внимание, но, сами знаете, детей трудно заставить кого-либо полюбить, и компании подбираются не всегда по объективным критериям. Так вот – неожиданно в тот шабат (а это был как раз месяц Кислев) Ребе отменил свое большое мероприятие и велел лишь объявить: «На молитву Минха приходите к 4.00» То есть, спрашивается, что все эти сотни евреев будут делать до 4.00 пополудни? Они же рассчитывали провести эти часы с 13.00 до 16.00 именно в Севен-Севенти!

… А на праздновании мальчика, как мы сказали, были как раз накрыты столы, и синагога была прямо возле Севен-Севенти. Весь народ, конечно же, ринулся туда! Угощение подавалось щедро, вино лилось рекой, а мальчик с тех пор стал самым популярным – ведь из-за его персоны, как догадались, Ребе пожертвовал своим собственным мероприятием!

Но вернемся к празднику Ханука. Какие уроки мы выучиваем – или, выражаясь на идиш, «вос ди лэхтэлах дэрцейлн?» «О чем поведают нам огоньки?»

…В 1989 году, помнится, у нас в Ростове еще не было официального раввина. Сама синагога была также частично занята другими организациями: первый этаж государство отдало под сапожные мастерские, а полуподвал стихийно превратился в пивное заведение. И ростовчане шутили : «Ты куда? - Да в синахоху!» что означало: в пивную!

Это типично ростовское Х вместо Г превращало синагогу в совсем уже свойское – эдакое сугубо казачье местечко, на спусках к Дону, в переулке Газетном (Хазетном). Свернуть к синагоге можно было около Соборной площади, где респект и уважуха к религии присутствовали в гораздо большей мере. Так как там и нищие на паперти сидели, и заборы имелись металлические, и хлебным духом оттуда пахло, и семечками, и свечами, а уж как купол раскрасиво сверкал, не передать словами, а уж какие попы были важные, в ризах сияющих, в головных высоких уборах в серебре – куда там нашей синагоге с ее канторами дядей Мишей да дядей Яшей…

Но если человек искал все же именно синагогу, то, поплутав маленько по рынку, споткнувшись о трамвайные пути, подав инвалиду без ног в шапку копеечку, очинив нож (ежели надобно) у станочника с визгливым станком, оглядев видеосалон (для заказу, кому надо, услуг по копированию песен ансамбля «Модерн токинг», например) – выруливал человек сначала по ошибке на улицу красных фонарей – Тургеневскую (девушки же тургеневские, само собой), а уж оттуда, взор подняв, обнаруживал угол Газетного – и вот она, красавица гордая и одинокая. Наша солдатская (кантонистами выстроенная) синагога.

Иудейская религиозная община! Во как! Чуть ли не как Масонское философское общество имени Блаватской звучит! Поди знай, чего они там в своей Иудейской общине делают! Может, сидят кровь младенцев распивают, кто их, иродов, знает?

И если замка на двери не было, то имело смысл зайти внутрь. А если замок был, то можно было свернуть сразу уже в пивную. Либо к сапожникам – подышать сапогами.

… Но позднее, в перестройку, адвокат Лившиц с местным активистом Бакшаном сапожников торжественно изгнали, повысив им арендную плату уже в духе блатных 90-х, и синагога на какой-то момент заявила открыто о своем существовании. Замок там висел теперь все реже. И в преддверии Хануки, праздника бодрого, молодежного, так сказать, маккавейского, туда стали приходить новые люди: стоматологи (ибо Бакшан и остальные неравнодушные евреи и неевреи были именно из этой касты), адвокаты (эх, где наша не пропадала! Займемся реституцией!), переводчики (это, например, я) и прочая перспективная молодежь.

Молодежи предлагались интереснейшие проекты: например, почистить могилы на кладбище (заметьте, кладбище было татарское, но там имелась секция еврейских праведников), помыть полы в нижнем зале синагоги, двигая огроменные ряды старинных деревянных скамей с откидными сиденьями и шуруя шваброй, после чего и лестницу, подобную ступеням императорского Оперного дворца в Вене, помыть не возбранялось…

Попутно нужно было отвечать всем входящим, что «Нет, запись на мацу еще не началась, но зато приходите на праздник Ханука», и посетители, потоптавшись, приникали к свежей стенгазете в вестибюле, также оформленной силами вышеозначенной молодежи. Стенгазета была что надо! Сама Блаватская бы позавидовала! Там говорилось: о курсах иврита, о теософии каббалы, о продаже шкафа и прочей мебели из квартиры отъезжающих в Израиль - будущих репатриантов, а главное – о зажигании Ханукальной меноры.

Помню, как на зажигание мы все явились, столпились в нижнем зале, а электричество-то возьми да и выключись!

Смотрим мы на маленькие огоньки, жмемся друг к дружке, как стадо баранов, пока не вспомнили, что надо петь песню – гимн Хануки, и недружно затянули знаменитый мотив, который стал все шире и все выше разрастаться, пока не охватило нас великое волнение и ох как зазвучало наше (в полной темноте, при свечках в очень холодном и огромном зале) пение.

Ничего больше не помню, а вот это помню. Неубиваемое, сквозь слезы, воспоминание. Были ли там дядя Миша и дядя Яша Портные? Были ли Гонтмахеры? Пилявские? Эйдельманы?

Я не знаю! Но там точно был Б-г, великий и грозный, а-Гадоль вэ-а-Нора. Б-г стоял с нами и смотрел на свечи. И пел своим поистине божественным голосом. И синагога плакала, ее ведь никто не посещал за эти десятилетия, с самого расстрельного 1935-го, считай, года, кроме дедушек! (дело ростовских хасидов было шито белыми нитками, но расстрелы и аресты были настоящими). Синагога оценила наш порыв, она не осталась равнодушной. Она плавилась, она сияла огнями, на хорах вновь, как до революции, стояли призрачные силуэты, херувимы-мальчики, на потолке с узором 10-ти каббалистических сфер махали ангелы крылами серафимов, а глазастые офанимы, сплошь состоящие из пламенных очей и колес, так и свешивались с люстры вместо электричества, что в тот вечер удачно погасло (не оплаченное, видно, сапожниками).

… Гимн закончился. Бакшан рассказывал в полутьме историю Хануки. Кто-то шептал насчет шкафа и прочей мебели из квартиры отъезжающих за границу. Предполагалось, что скоро прибудет сюда официальный раввин – Хаим Стамблер с женой Орой и двумя детьми.

Я послушала, намотала на ус информацию. Я всегда была восприимчива к информации. Многие думали, что я вообще из КГБ… А уже через год на Хануку мы с девочками из еврейской группы «Махон Хамеш» прыгали под музыку в Кремлевском Дворце съездов. Там я впервые увидела и услышала речь Любавичского ребе в трансляции.

Завершилась целая эпоха, ушла в прошлое на наших глазах, и началось нечто новое. Время подпольных тайных вечеринок сменилось большим размахом. Но теплится внутри меня то первое зажигание - как личное, неугасимое, как то, что рассказали свечки мне лично.

Эстер Кей,
исследователь каббалы и эзотерики из Цфата, Израиль,
специально для Торонто Экспресса