«Оказался наш отец...»
Сила в правде. Эта статья может показаться очень скучной и ненужной. А молодому поколению – вообще непонятной. Но одна надежда – печатное слово еще имеет доступ и, как пепел Клааса, стучит в сердца тех, кто помнит – что это и откуда. Простите. Если есть очень много времени – прочитайте. Если надо action – подождите моих следующих публикаций.
Я – дитя Перестройки
Я никогда и ничего не писала о Сталине. Никогда и ничего. По большому счету, я ничего о нем не знаю. Да и вообще – мне какое дело? Я родилась много лет позже, на два почти десятилетия позже, чем он... сдох, говорят в народе. Короче, когда его не стало. Умер. По-простому. Скончался. Я родилась, когда и память, казалось, быльем поросла...
Мне должно быть – все равно. Ну какое мне дело до Ленина, Троцкого, каких-то еще фамилий из прошлого. Типа Нерона, Калигулы, Герострата, Чингисхана? Наши дети вообще, если про этих античных греков-римлян-кочевников еще слышали (в школе-университете хорошо учились или разные фильмы смотрели), то о всяких большевицких делах вообще не слыхивали.
Да им и не надо. Да и я – дитя Перестройки. Когда Перестройка началась – мне было 18 лет. Я из тех, кто не знал Рабства. Помните: Моисей 40 лет водил их по пустыне, чтобы умерли родившиеся в рабстве. А я и рабства не знала. Я на его излете училась в школе. Ходила в коричневой форме с воротничком-стоечкой (ненавидела ее всеми фибрами своей души – она меня буквально душила), в черном шерстяном переднике (дико жарко летом и вообще – ужас, ежедневный траур!). Школу окончила в год, когда все развалилось, все стало можно, и начали печатать... Читать особо было нечего – так что читали все, что печатали. А печатали – все, что читали...
Странное имя
У моего отца (на моей памяти) была огромная библиотека. Были там книги с цветными экслибрисами с короной, на немецком,польском, даже латыни... Жили книги в тяжелых дубовых полках. Они остались от начальника Австрийских Железных Дорог, квартиру которого разделили по комнатам и дали советским людям, прибывающим в обезлюдевший Львов, после того, как поляков расстреляли, изгнали или вывезли в Караганду, а с евреями – сами знаете, что сделали.
Но, когда я стала себя помнить – в середине 70-х годов, у отца на самом видном месте стояло собрание сочинений – много томов И.В.Сталина. Я смотрела с удивлением, мне даже в голову не приходило, что это странное имя вообще книги писало, что эти книги можно читать, и даже вообще снять с полки, даже спросить об этом я не собиралась. Отец при слове «Сталин» замирал и мотал головой: ужас, только не это! Как это можно вслух произнести?! И мы молчали. Я не спрашивала.
Да и какое дело девочке-подростку до какого-то Сталина? Скакалки, «резинки», классики, школа, подружки... Которых никогда не разрешали приглашать домой, даже на день рождения. Как бы чего не вышло. Как бы что не услышали, не сказали, не рассказали... Потом, когда масса прочитанного в толстых журналах, напечатанных на оберточной бумаге, превысила критическую массу, бабушка рассказала мне... А отец никогда не рассказал. По крупицам, от родственников, в Германии, Израиле, Канаде, и в Америке – когда и за порог не пригласили – что- то узнала.
Целая гора золота
Дед мой по фамилии Голдберг родился на выселках под Бобруйском, в семье было 3 дочери и 4 брата. Из тех, кто выжили. Детей тогда было много, выживала половина. Все сестры вышли замуж, а братья после присоединения Западной Белоруссии к дружной семье советских народов (включая народы «Гюльчатай, открой-ка личико!»), переехали в Ленинград, учиться в Военной Академии. Но начались мало известные войны – в Испании (помните: «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»), потом Финская война. Один брат хату в общежитии покинул, пошел воевать, «прощайте, родные, прощайте, семья – Гренада, Гренада, Гренада моя». И никогда не вернулся. По простой версии – пропал без вести. По злым того времени языкам – перешел на ту сторону, подался в Аргентину, и больше никогда о нем не слышали. Ни писем, ничего. Для родителей и братьев умер. Сгинул. Светлая память ему, а его потомкам - здоровья в прекрасной земле за океаном...
Дед мой пошел в снега на Финской войне (а кто его спрашивал?). Командовал взводом разведчиков. Один раз (и не один) ушли его люди и не вернулись. А документы, те, что ушли, отправляясь в разведку, оставили в блиндаже. И вот приходит мой дед, по фамилии Голдберг, к командиру по фамилии Фридман, и говорит: вот, мой боец пропал, который день его нет, наверное, под лед ушел, а документы его – вот они, что делать? А Фридман ему говорит: а в части отсюда 4 километра сидит особист, привез бумагу тебя арестовать, так как брат твой расстрелян за антисоветскую пропаганду (возглавил еврейский кружок в Академии, молился в миньяне – кто знает, тому понятно), и я должен тебя задержать, как только ты появишься. Поэтому мой тебе совет: давай сюда свои документы, я напишу, что это ты пропал без вести, под лед ушел в финских болотах, а ты бери документы этого сироты, твоего земляка из Белоруссии – его и так никто искать не будет, войне уже конец, я его (тебя) сейчас демобилизую, езжай в такое место, где тебя никто не знает (компьютеров-то не было!), и там живи, только своим родным носа не кажи... А то, сам понимаешь...
И стал мой дед Эмиль-Шая Голдберг простым белорусским парнем-сиротой, по фамилии Степанчиков, и сел на поезд Ленинград-Москва, в надежде уехать хоть куда глаза глядят... А в том же плацкартном вагоне ехала девушка Рая Пинхас, возвращаясь из Ленинграда домой в Баку, и не знала, что ждет ее, так как отец ее, инженер-нефтяник, выпускник Австрийской Горной Академии, еще при царе приглашенный на нефтеразработки в Баку, был арестован, как австрийский шпион, и что будет с ней и с ее учебой в Баку на архитектора... Мать ее и брата давно убили в погромах 1919-1920 годов... Но дед мой сказал моей бабушке: «Раечка, у меня для тебя есть целая гора золота! Это я!» И стала она Степанчковой, по умолчанию, Голдберг, и «спряталась» за пролетарской фамилией, а дед попал в Баку, в место, где таки точно его никто не знал...
За 2 месяца до войны родилась у них дочь. Дед пошел на Кавказский фронт, чтоб защищать свою семью, имел много медалей и орденов, я в детстве их разглядывала. А когда война переломилась, попросился на Белорусский фронт, чтобы дойти до места, где живут отец и мать, и сестры с семьями, которым прислали письмо, что он пропал без вести, чтобы сообщить о себе родным... И в конце 1944 года с фронтом прошел мой дед по родным местам. По выселкам и по всему, что осталось от окрестностей Бобруйска – обгорелым печным трубам, заросшим иван-чаем и орешником, и местные, кто уцелел, рассказали ему, как согнали всех евреев, и его отца и мать, и его сестер с детьми, недалеко в лес, и еще 2 дня яма шевелилась, но никого не подпускали туда подойти...
А теперь там заросли иван-чая и орешника-лещины... И проклял тогда мой дед те места. Землю Белоруссии, как когда-то евреи-сефарды прокляли Испанию, где они родились, где жили и были так счастливы. И сказал мой дед: ни один из моих потомков не переступит границу этой земли. Не виновата, конечно, Белоруссия, как и Испания – земля Сфарад. Просто очень больно ему было. Дошел мой дед до Берлина, брал Рейхстаг, расписался на Рейхстаге своей настоящей росписью – на идиш, но только ни близких, ни родной язык этим не вернешь... В 1985 году, меньше, чем за год до Чернобыля, была я в экспедиции от университета на Волыни, и широкий мост через полноводную речку
Припять вел оттуда в Белоруссию. И все наши студенты пошли туда собирать грибы-чернику, за маслом и за молоком на местный рынок. А я, помня заклятие деда, осталась на другом, украинском берегу, и никогда не перешла этот мост. Никто из моих близких там не побывал. Четвертый брат деда всю войну на советских подлодках охранял конвои американского лендлиза в Северном море, и не заходили на базу по полгода, что и спасло его от ареста и расстрела. А после – Сталин не достал, так сердце схватило, когда переходил по камушкам холодную карпатскую речку Стрый, и утонул моряк-подводник, там, где в речке по колено... От судьбы – погибнуть под водой – не уйдешь! Но и его сыновья, невестки и их потомки – никогда не приезжали в Белоруссию, живут они в разных местах, далеко от леса, заросшего иван-чаем и орехом-лещиной.
Товарищ Сталин
«Ты большой ученый, в языкознании познал ты высший толк...» Строки из песни. У меня была книга: «Марксизм и вопросы языкознания». Написал И.В. Сталин. Дома была. У папы. Зачем держал? Вопрос. Я была филологом. Заканчивала филологический факультет Львовского университета. Как я попала во Львов? Я там родилась. Так как после войны дедушка Голдберг (он же Степанчиков по документам) и бабушка с маленькой дочкой подались из Баку в место, где бесплатно и «пгосто дагом» (с ленинским акцентом) раздавали квартиры изгнанных-расстрелянных-сосланных поляков, а с евреями сами знаете, что случилось... Деду, что вернулся с войны после демонтажа немецких аэродромов в ходе демилитаризации Германии (и никому ведь не пришло в голову спросить – откуда у сироты из белорусского детдома с 4 классами школы - знания авиационного инженера? Как недоучка Калашников изобрел лучший в мире автомат?), выделили квартиру в новоприобретенном городе Львове и работу на сероразработках, которые забрали у захваченной Польши.
Когда бабушка с дедушкой пришли в свою новую квартиру – чайник горячий еще стоял на плите, стол был сервирован свежей скатертью, сервизом с вензелями, кровати застелены, а людей – не было... Кто тогда что спрашивал? В Баку они оставили комнату в коммуналке, в которой соседи когда-то приютили бабушку-сироту после погрома, дочь отца, которого вскоре «взяли». Кстати, отец бабушки умер в поезде 5 марта 1953 года, когда услышал сообщение по радио о смерти Сталина. Его как раз перевозили из тюрьмы на пересылку в другой лагерь. Наверное, от горя... Что умер вождь и учитель. Закопали в братской могиле вдоль железной дороги где-то на перегоне, и семье не сообщили... Некому было. Бабушка давно взяла фамилии мужа (вернее, погибшего сироты из Белоруссии), и с новыми документами уехала на новообретенные-отобранные земли, где убитое-сосланное-изгнанное население заменили другими едва-не-убитыми-сосланными-изгнанными...
Откуда узнала? Через много лет случайно встретила того, кто был с ее отцом в том вагоне в тот мартовский день... Дед по доброте душевной прописал в квартиру человека, что был только что реабилитирован, прошел все лагеря-пересылки, и его никто на работу не брал: нет прописки - нет работы... Дед рассудил: если не я – то кто же? (старый несоветский подход из трактата «Пиркей Авот» - Поучение Отцов). И прописал его в свою квартиру к жене и детям... Бабушка с ужасом узнала, побежала его выписывать, пока он квартиру не поделил... Но зато – узнала о своем отце. Любое добро, конечно, наказуемо, но и оплачивается сполна – неспроста судьба прислала его именно во Львов, и именно к моему деду. Человека пристроили, конечно, а принесенная им весть – осталась...
Наш Отец и Папа
Мой папа попал в концлагерь. Ему было 9 лет, когда немцы вошли в Харьков, забрали евреев из квартир, и собрали их в гетто-концлагерь Дробицкий Яр на территории Харьковского Тракторного Завода. До самой старости он в ужасе помнил, как немец сорвал мезузу с косяка, и растоптал ее кованым сапогом. Но долго этот лагерь не существовал: всех расстреляли в первый же месяц. Что там – несколько десятков тысяч евреев? И не с таким количеством
справлялись...
И только моя бабушка Мирьям решила бежать (это в нее я такая предприимчивая) в первый же день, после того, как расстреляли дедушку Гирша и бабушку Хану, дядю Арона с женой Броней, и тетю Розу, которая лежала, а ребенок еще шевелился в ее животе... Но у немца рабочий день кончился. И он повелел остальных расстрелять назавтра. Бабушка все поняла правильно. Она подошла к украинскому охраннику, отдала ему жменю золота, что не успели еще конфисковать, чтоб он подпустил их к колючей проволоке и позволил им уйти в снежную пустошь, в ледяную ночь...
Трое суток шли ночами в мороз, ели снег и обледеневшую кору, пока украинская женщина Ганна Гадючка (конфликтовала со всем селом – что и спасло бабушку и папу) не приютила их в подвале. В честь нее растет дерево в музее Яд ВаШем. А дядя, папин брат – 18 лет в селе не скроешь , – ушел в партизаны, и его убили украинские националисты в последний день, когда немцы уходили. А отец и бабушка всю жизнь несли клеймо «тех, кто был в оккупации» даже после смерти Отца и Учителя. И боялись своей тени, каждого шороха, каждого слова, и собрание сочинений Сталина держали на самом видном месте... Во Львов приехали по той же причине - бесплатные квартиры, а в их квартире в Харькове уже давно жили другие люди, и даже след от мезузы на косяке закрасили краской.
А муж бабушки, папин папа, так и сгинул в сталинских лагерях, со всеми родными, и ничего о нем, даже фамилии, только имя - я не знаю, папа поменял фамилию, и отчество - на бабушкиного нового мужа, после войны, и придумал себе биографию для жизни на новом месте, и так и не смогла я узнать – кто был его отец, и что с ним было. Я пыталась спросить папу – подавал ли на реабилитацию, но он только цыкал на меня, и показывал на стены: что, мол, и они имеют уши... А теперь уже и спросить некого... Только собрание сочинений Сталина напоминало мне, как нашкодившей школьнице: мы хорошие, вы не подумайте чего, мы вообще не то, что вы думаете!
А Александр Галич пел, после того, как Отец и Учитель умер на самый веселый еврейский праздник Пурим, такие слова: «Оказался наш Отец не отцом, а сукою»... Кто б сомневался. Г-дь прибрал перед самым-самым «окончательным решением еврейского вопроса», за который и перед Гитлером ему было бы не стыдно... Так не только еврейского – всего своего народа вопрос решил бы он окончательно, если бы Г-дь да не прибрал...
За что обижаться?
Да не за что! Все хорошо! Просто удивительно – что мы вообще есть! Есть я, мои дети, мой отец выжил, мой муж родился, что мы вообще еще помним, кто мы такие, что нам вообще еще в жизни что-то надо...
Думаете, Отец и Учитель ушел навсегда? Ничего подобного! Он, как Ленин – жил, жив и будет жить! Вот написала я статью «А в Киеве дядька». Очень смелую по нынешним временам, спасибо, что опубликовали. Пришло мне много откликов. Кто согласен, кто не согласен. Попросила я разрешения у дорогих читателей опубликовать их в любимой газете. Думаете – люди разрешили, даже без имен? Кто сослался, что еще некрепко тут закрепился, кто не захотел «светиться», кто испугался «как бы чего не вышло», и чтоб не донесли «куда надо» и не начали проверку... Короче – Сталин умер, но дело его живет! Живет он среди нас и в нас, даже по эту сторону океана, даже 60 лет спустя.Да и нашу семью Отец и Учитель не оставил в покое 60 лет после своей смерти. Приехала моя дочь в Израиль, и попросили ее предъявить документы, что ее родственники таки да - были евреями до 3-го колена...
А что им предъявишь? Военный билет белорусского сироты Степанчикова или сгоревшие книги из разрушенной - заросшей иван-чаем и орешником-лещиной синагоги на выселках под Бобруйском? Или кости из ямы там в лесу? Или десять раз переделанную домовую книгу из Баку, где фамилии репрессированных вымарывались и заменялись другими, да и дома те давно снесли-перепродали? Или расстрельные списки НКВД с фамилиями родных, которые неведомо, где похоронены? Или списки узников концлагерей, где расстрелянные и сбежавшие в одном реестре? Чтобы статистики не портить?
Или собрание сочинений Отца народов, где написано про усиление классовой борьбы по мере развития социализма? И тогда отдала я дочке свой сидур (кому надо, тот знает, что это), зачитанный и затертый на многих страницах, и рассказала эту историю. А она рассказала им. И пошла моя дочка в Израиле под хупу, и открылись над ней в этот момент Шамаим (НЕБЕСА), и все те, кого убили-замучили-расстреляли, кто всю жизнь прожил под чужим именем, чужой биографией, в страхе, с нелюбимыми и нечитанными книгами – обрели покой в этот момент, посмотрели на нас сверху и порадовались. А тот человек, кто присвоил себе право распоряжаться судьбами людей и народов... Ему можно только посочувствовать. Вот это – Холодный Пурим 1953 года, и каждого из годов. Пурим – праздник жизни, когда каждый в простых событиях каждого дня и года видит великий Замысел Его.
Будьте Благословенны! Живите и продолжайтесь, ешьте, пейте, любите и будьте любимы! И – знайте: в чем сила, брат? Сила в правде! По фильму – кто смотрел. Ибо все тираны - смертны. А правда – она навсегда. Неудобная, угловатая... Что сказать? Наши времена намного лучше. Не «сдайте» же их новому Сталину! Вытравите его, прежде всего, из себя, убейте его в себе – перестаньте бояться! Сколько поколений нужно, чтобы он таки умер?
Полностью, в нас!
