Акива и Рахель

 

Еще раз про любовь. Праздник Шавуот уже прошел, но мы все же поговоим сегодня  о высоком достоинстве Торы и тех, кто самоотверженно ее изучал…

 

Акива работал в саду, подрезая у винограда так называемые пасынки. Рахель делала вид, что ее интересует эта деятельность. Ей было скучновато: матери своей она почти не знала, подруг не завела, отец ею не занимался. Этот же человек, заведовавший всем их хозяйством, суровый вдовец и отец взрослых сыновей, ежеутренне, ежедневно становился предметом и объектом ее наблюдений.

- Какой славный, добрый человек, - подумалось Рахели. Она слышала от домочадцев раби Иоханана: этот человек работал у него и потом не получил зарплаты. Он ушел домой на праздники, поверив хозяину на слово, что у того (известного богача!) сейчас просто нет денег. И потом оказалось, что хозяин действительно загадочным образом не имел в те дни в своем распоряжении наличности или плодов урожая или даже платья, чтобы одарить работника. Но зато потом, когда Акива вернулся на работу, тот хозяин первым делом вызвал его для объяснения и вернул ему сполна свой долг, наградив сверх меры за доверие!

Акива был необычен, считала Рахель. Не улыбается, не поет, не шутит.

Но всякое дело, всякую работу или поручение, какое выполняет, делает с вдумчивой любовью, до конца, до совершенства.

Теперь, пока барыня расспрашивает его и надоедает ему, он терпеливо продолжает заниматься делом, склоняясь над виноградной лозой.

- Вот это, - показал он, - называется «ложные побеги». Их нужно отщипывать или отрезать.

Она не поняла, спросила снова, снова не поняла, положила свою ладошку поверх его грубой руки, учась делать правильный щепок, отщипывая «пасынки».

Он отпрянул от барыни, будто от змеи.
- Поберегите ваши ручки. Не испачкайтесь! - но она уже утащила садовые ножницы и звонко смеялась, желая, чтобы он посмотрел на нее.

- Не трогай мой инструмент, - сверкнул глазами Акива.

- Я заигрываю с тобой не просто так, - вдруг сказала Рахель, - я тебя, кажется, полюбила.

- Безделье до греха доводит, - укоризненно покачал головой работник, - из-за твоих капризов меня отсюда и вовсе выгонят. Нехорошее у тебя на уме.

- Очень даже хорошее! - настаивала Рахель. - Ты свободен ведь, женись на мне и будем муж и жена!

Он был глубоко изумлен.

- Да ты с ума сошла! Куда тебе замуж, ты девчонка! Избалованная барыня, живешь на всем готовом.

- Я отца слушаться не буду, - покачала головой Рахель, - даже если он меня под замок посадит.

- Глупая, глупая.

Она тряхнула кудрями.

- Вот посмотришь, Акива, я тебе все то же самое и через неделю скажу. И через месяц, и через год! Никто меня не переубедит.

- Овца и есть овца, - грубо произнес Акива, пользуясь игрой слов: Рахель - овечка. - Только я тебя пасти не собираюсь. Я уже нарезвился в своей жизни. А вы, религиозные, иногда бываете совсем безбашенные. Ослиного укуса достойны некоторые из вас. Перемудрили вы со своей религией!

Он велел подошедшему слуге взять ведро с удобрениями и пошел разбрасывать их по саду.

Рахель увязалась за ними. Тоже стала разбрасывать.

- Ну и что, что навоз, а мне очень даже нравится, - нарочно сказала она, показывая, что вовсе не барыня она, а разумный помощник и коллега.

Слуга сильно подивился, но мало ли какие бывают прихоти у дочерей хозяйских. Акива морщился и просил Небеса, чтобы это испытание закончилось.

 Разговоры в садовой беседке продолжались…

 -  Отец нас не отыщет никогда. Давай будем жить вдали от всех. Он ничего не узнает. Мы будем мужем и женой, как положено. А потом, куда он денется? Он же меня все-таки любит…

- Разве это честно, Рахель? Разве я хотел бы, чтобы кто-то так поступил с моей дочерью, если бы она у меня была? - вразумлял ее любимый.

- Я беру всю ответственность на себя,  будем вместе до конца. Любой ценой.

- Ответственность? Какая у тебя может быть ответственность? - возразил он.  - Ты просто маленькая сумасбродка. Мечтательница. Такие, как ты, до сих пор не верят, что Храма больше нет.

- Но есть же Храм в сердце!

- Ах, опять сердце. Все, что разумно, чуждо тебе. И я, старый дуралей, следую за тобой путем твоих мечтаний. Куда же ты предлагаешь бежать?

- В деревню Гамзо.

- Почему в деревню Гамзо?

- Потому что там есть хороший человек один, Нахум. Он нам поможет найти жилье. Я заплачу ему. Я возьму из отцовского дома дорогие подарки, ведь подаренные мне вещи - моя собственность. Отец отказал мне в праве видеться с тобой. Значит, я больше не смогу с тобой встречаться. Это - последний раз. Бежим же, пока не поздно!

- Вот, значит, что у тебя на уме!

Акива отстранился и посмотрел внимательно в ее невинные грустные черные глаза.

- А если мы будем спать на полу, на соломе? - произнес он, подчеркивая каждое слово.
- Чепуха!

- А если тебе будет недоставать услужливых, проворных служанок?

- Надоели они мне, сплетницы.

- А если я разочарую тебя и окажусь тупым в учении?

- Ты не тупой.

- А если я буду грубым и не понравлюсь тебе в дальнейшем, и ты пожалеешь, что выбрала меня? А голод? А холод? А безденежье?

- Не пугай меня! Ведь я не одна буду преодолевать все эти вещи. Я буду с тобой. Ты знаешь всякую жизнь, и сытную, и голодную. И теплую, и холодную. Ты будешь знать, что делать, а я послушаюсь тебя во всем. Мы выдержим все, мы вместе все преодолеем!

- А дети? А роды? Тебе, надеюсь, известно, что после любовных ночей на соломе иногда рождаются дети? Они громко орут и плачут и требуют молока.

- У меня будет много молока! - восхищенно и радостно отозвалась Рахель, в 16 лет решившая резко повзрослеть.
- Ах. Какой я идиот, - сказал Акива,  - что я творю и на какое безумие я соглашаюсь.

- Моя любовь, - прошептал он впервые.

- Моя любовь, - сказали ее губы беззвучно.

- Но ты должна знать, - счел нужным он предупредить ее, - у меня действительно тяжелый характер. Я часто молчу, не отвечаю, и это совершенно ничего не значит. Это не значит, что я сердит на кого-то. Я просто люблю молчать. Поэтому и выбрал поначалу работу пастуха, пастух он молчит себе и молчит, разве песню какую заунывную затянет…

Акива взял в жены Рахель, впоследствии родившую ему сыновей и дочерей, видевшую его в ярком зените славы как законоучителя, имевшего 24 тысячи последователей… И даже тесть его, Калба Савуа, согласился принять как данность то, что дочь выбрала себе в мужья человека низкого звания…

 

Сам пришел к мудрецу подуставший от жизни коммерсант, не ведая, что перед ним - тот самый  Акива. Обратился с просьбой отменить обет, который дал - много лет назад проклял дочь свою, Рахель своенравную, и поклялся, что ни гроша ей не даст… А как теперь быть? Одинок и стар Калба Савуа, жаль ему, что дочь и внуки ничего не получат. Надо идти к раввину, знатоку Торы, и попросить разрешить ситуацию! Ему подсказали, что как раз сейчас в их город пришел один такой мудрец, посоветовали постучаться в его дверь.

Перед коммерсантом открылась дверь в приемную раввина. Имени его он не знал. Захотел посоветоваться анонимно, чтоб не позорить свои седины.

Тот ознакомился с делом и начал задавать вопросы.

- Если бы ты знал, что твой зять станет сведущ в Торе, ты бы отдал за него дочь?

Калба Савуа сказал - да.

- Значит, твой обет был дан на основании того, что обстоятельства никогда не изменятся?

- Да.

- Но обстоятельства изменились?

- Да.

- И муж твоей дочери имел все те потенции к учебе уже тогда, когда он на ней женился?

- Да.

- Значит, твой обет был несостоятельным, ибо предпосылки к нему отсутствовали уже на момент твоего принятия обета?

- Так получается, - совсем запутался коммерсант. - Короче, я могу принять Рахель, дочь мою, обратно? Могу дать ей и ее семье все, что так сильно хотел бы им подарить?

- Можешь, можешь, рассмеялся раби Акива. - Тем более, что Акива, возлюбленный дочери твоей, это и есть я. Посмотри внимательно, Калба Савуа!

Они вгляделись друг другу в глаза - бывший хозяин и работник.

- Б-же мой, - произнес отец Рахели, - не может быть…

Надо думать, они обнялись и радостно простили друг другу.

Тут-то и купил раби Акива жене прекрасное украшение для волос, в которых когда-то застревала солома на сеновале, в дни бедности их обоих, в дни юности и любви, в дни трудностей и борьбы.

Украшение было из чистого золота, и на нем был выгравирован Золотой Иерусалим.

 

(Из новой книги Эстер Кей 
«Еще раз про любовь»)