ГПУ, НКВД и…

Посвящается избавлению 6-го Ребе Хабада из сталинских тюрем. В честь  даты освобождения р. Иосефа-Ицхака Шнеерсона, которая широко отмечалась в мире на этой неделе, позвольте предложить вам  написанные им самим «Записки об аресте» (перевод с идиш).

Вступление

Мир тебе и благословение!

Я хотел жить в России, ибо евреи там преданы душой Торе, соблюдают ее в бедности, придавленные и настрадавшиеся. И дай Б-г, чтобы вскоре исполнились слова наших мудрецов: «Кто соблюдает Тору в бедности, в конце концов получает возможность соблюдать ее в условиях материального и духовного изобилия».

В бегстве человека есть две стороны: он убегает от зла и стремится к добру. Я вынужден был уехать из России вопреки своему желанию. Мне пришлось расстаться с моими любимыми друзьями. Но иного выхода у меня не было: мне грозили обвинения в «тягчайших преступлениях» - создании групп учащихся, тем более - детей, не говоря уж об оказании моральной и материальной поддержки этим группам.

Закон там запрещает деятельность, которая могла бы побуждать к религиозности и укреплять иудаизм; я же нарушал все это «злонамеренно и обдуманно», систематически и в течение многих лет.

Против меня были собраны «улики» и сфабрикованы обвинения в «чудовищных преступлениях». Мое положение усугублялось тем, что все это, якобы, предпринималось мною «намеренно и обдуманно по заранее составленной программе».

В ГПУ не пожелали ограничиться тем, что засудят меня по закону, - тогда бы мне полагалось около 10 лет ссылки в Сибирь, куда обычно ссылают убийц, закованных в кандалы. Их целью было довести меня до состояния полной подавленности, а затем - уничтожить. Свои ложные обвинения они приурочили к моменту убийства советского полномочного представителя в Варшаве и высылки советских представителей из Англии. С целью запугать страну, они решили арестовать руководителей, стоящих во главе своих народов и религий, и совершить над ними расправу. Среди евреев и раввинов нашей страны они избрали меня. Первый приговор на рассвете 17 Сивана был наиболее жестоким. Но милосердие Б-га бесконечно!

Известие о моем аресте разнеслось по стране, в сотнях городов евреи днем и ночью читали Псалмы, постились. И это было услышано Всевышним. Благодаря заслугам моих святых родителей и предков. Он склонил сердца судей трижды смягчить приговор.

...Я убедился в невозможности оставаться впредь в России, где опасность витает над моей головой. И был вынужден оставить страну, где покоятся мои святые предки.

Сегодня первая годовщина моего ареста в ночь на среду 15-го Сивана 1927 г. ( 5687 года от сотворения мира)...

Вот как это было.

12 часов, полночь. Только что окончился очередной прием посетителей, «йехидут», беседа с глазу на глаз. Такие приемы происходили трижды в неделю - от семи до десяти вечера, но зачастую затягивались на час или два, особенно летом, когда вечерняя молитва начинается позже.

После окончания йехидут прочли молитву. От усталости еле стою на ногах. К этому еще добавились волнения последних дней. Начиная с воскресенья, ежедневно происходили встречи с престарелым раввином Ленинграда Давид-Тевлом Каценеленбогеном и другими раввинами по поводу странного совещания ленинградской еврейской общины.

До сих пор неприятно мне вспоминать ту историю. Не вдаваясь в подробности, суть ее такова: руководители общины явно затевали что-то недоброе, а раввин Давид-Тевл реагировал на это не лучшим образом. Даже не пытаясь разобраться в происходящем, он открыто заявил о поддержке совещания. И только потому, что я был категорически против.

Это довольно долгая история. Поскольку, слава Б-гу, их затея полностью провалилась, не следует на ней долго останавливаться. Хотя, признаюсь, в свое время она причинила мне немало огорчений, так как всерьез угрожала коренным интересам еврейства Советской России. Есть немало доказательств тому, что несостоявшееся ленинградское совещание было важной частью глубоко продуманного и коварного плана, направленного против российского еврейства. И слава Творцу, что грязная провокация провалилась!..

Усталый, еле стоявший на ногах, я готовился к позднему ужину в кругу семьи. Было несколько минут за полночь, когда неожиданно и резко загремел дверной звонок. Кто-то из домашних пошел открыть дверь, послышался шум и в столовую стремительно ворвались двое.

- Мы из ГПУ! - заорал один. - Кто здесь Шнеерсон?

Он и рта не успел закрыть, как комнату заполнили вооруженные солдаты.

- Мне неизвестно, какого Шнеерсона вы ищите, - ответил я спокойно. - Но коль скоро вы пришли сюда, стало быть знаете, кто здесь живет. Тем более, я вижу, с вами управдом, а он-то знает своих жильцов. Для чего же, спрашивается, кричать?

- Я не кричу, - ответил главный, несколько поубавив тон. - Вы, видно, еще с ГПУ не встречались, не знаете наших методов... Покажите свою квартиру. И где тут у вас черный ход - охрану поставить... Вставайте, вы - владелец квартиры, по инструкции должны присутствовать при обыске.

- Это вы правильно сказали, - заметил я невозмутимо. - Откуда мне знать обычаи вашей организации, да я и знать их не хочу. А на будущее учтите: я ГПУ и раньше не боялся, и сейчас не боюсь, и впредь бояться не намерен. Квартиру вам может показать и управдом, я вашим обыскам не помощник... Могу я теперь продолжить мой ужин?!

Слова мои, сказанные со спокойным достоинством, произвели нужный эффект. Какое-то время они недоуменно разглядывали меня, и мертвая тишина воцарилась в доме. Однако оцепенение длилось недолго. Первым очнулся главарь - Нахмансон, оперуполномоченный ГПУ, еврей из Невеля, чей отец не раз бывал в Любавичах, - и послал солдат сторожить вход в квартиру.

- Если кто позвонит, - сказал он, - впускайте и держите в прихожей. А ты, - обратился он к стоявшему в комнате охраннику, - следи за порядком. Захочет кто из комнаты выйти или разговаривать начнет - сразу пресекай. - Он повернулся к своему подручному - низенькому, черноволосому Лулову из семьи рижских Луловых. - Ну что ж, приступим, - и бросил через плечо: - Коли можете есть, так и ешьте. Мешать не собираемся...

Обыск начался с комнаты дочерей - Хая-Мушки и Шейны. Мне были хорошо слышны голоса и завязавшийся вскоре спор.

- В какой-нибудь партии состоите? - спросил Нахмансон.

- В партии нашего отца, - ответила, не задумываясь, Шейна. - Надо бы вам знать, что дочери настоящих евреев ни в какие партии не вступают. Кто уважает еврейский образ жизни, тот за модными движениями не гоняется.

(Продолжение следует).